![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
correlation_ljЕсли среди учёных-лингвистов и могли быть какие-то споры об этимологии слова "бич", то в уютном НИИ, где я подрабатывала в студенческие годы, вопрос этот был ясен последней библиотечной мыши. Техник Сулейманов, чумовой косорылый алкаш, приписанный по несправедливости небесной к нашему отделу, был подлинным бичом института.
Какая бы мерзость и дикость ни случалась в радиусе 200 метров от места его работы, гипотеза о причастности к ней Сулейманова подтверждалась молниеносно при самом жёстком уровне значимости.
Сулейманов был воплощённой язвой на теле общества. Всё в нём пребывало в гармонии: и мерзкая, фиолетовая от пьянства рожа; и бессмысленно-блудливый взгляд бледных рыбьих глаз; и драные тапки на кривых заплетающихся копытах; и корявые загребущие лапы, после которых ничто не выживало; и феноменальная, запредельная тупость; и абсолютная, удивительная в своём первозданном скотстве бессовестность.
Отчего начальство не увольняло Сулейманова, навсегда осталось для нас загадкой. Может, он был чьим-то непутёвым родственником. А может, мрачный дух голландского монаха Хиеронимуса, что изливал на холсты во тьме средневековья адские видения, вселился в руководящие умы, повелевая им бесконечно любоваться совершенством человеческого порока.
А между тем на дворе стояли неприветливые времена табачных бунтов и сиротливо сморщившегося на магазинных полках лаврового листа.
Для голодных студентов в те годы ценность любого предмета измерялась лишь степенью его съедобности. Но не таков был Сулейманов. Жратва не тревожила его сонного разума. Все стремленья его направлялись на добычу выпивки или её суррогатов.
Каждый день мы обнаруживали новые вещества, которые самоотверженный Сулейманов, подобно древнему алхимику, испытывал на своём поразительно стойком организме. Мы спотыкались о банки со склизким налётом, образовавшимся вследствие вымораживания в них Сулеймановым антистатика «Лана». Мы делали ставки на время смерти Сулейманова после поглощения им бурого экссудата, впитавшегося в кусок хлеба из намазанного на него гуталина. Густая вонь одеколона, аптечных настоек, клея БФ, жидкости для мытья окон «Нитхинол» и ещё какой-то немыслимой отравы, которая бы не прошла теста на гуманность даже в Освенциме, безошибочно указывала на местонахождение Сулейманова в любой момент времени.
Но в то жаркое июльское утро вонь сулеймановских реактивов вдруг померкла, уступив место могучему рыбному аромату.
- Что за фигня?.. - спрашивал у деда-вохровца на вахте каждый входящий.
- Селёдку привезли, - бубнил дед монотонно, словно отзыв на пароль.
- Какую ещё селёдку? - спрашивал деда каждый входящий.
- Заказы сегодня давать будут. Селёдка - в нагрузку, - бесстрастно отвечал сонный дед.
И каждый входящий, просветлевши в сладостном предвкушении, уходил, умиротворённый.
Возможно, молодое поколение не поймёт нас, старых зануд, в этой скромной житейской радости. Возможно, оно даже не представляет себе, чем был для нас этот толстый кулёк жратвы, приуроченный обычно ко дню аванса или получки и именуемый невыразительным словом «заказ».
Ах, эти маленькие аппетитные шпроты! Ах, эта дивная копчёная колбаса! Ах, этот сыр! Ах, эта ветчина! А если повезёт, если очень повезёт - даже - икра!
И горе-злосчастье в придачу.
В качестве нагрузки к заказу выступали обычно товары, которые спихнуть иными путями было невозможно: жухлый грузинский чай, брошюрки речей глав партии и правительства, червивые сухофрукты, плакаты «Пьянство разрушает семью» и прочие бессмысленные и бесполезные предметы.
На этот раз нагрузкой была селёдка.
Надо заметить, что селёдка эта была тухлой, вероятно, ещё до того, как её довезли до ближайшего порта. Стоит ли говорить о селёдкиных достоинствах по прибытии в наши палестины.
И всё бы было ничего - эка невидаль тухлая селёдка. Да только селёдка та была не простая, а проклятая в полночь на кладбище хвостом нетопыря, как критерий Колмогорова-Смирнова.
Чудеса начались в тот же день.
Бесхозяйственный Антоныч положил селёдку в общий холодильник, где она протекла и залила припрятанные к обеду пирожки с капустой.
Несколько идиотов не сговариваясь выкинули свою селёдку в урну, загоравшую на палящем солнце прямо под окнами бухгалтерии. Был безобразный скандал.
Не успела я дойти до дома и поставить сумку с заказом на тумбочку в коридоре, как в комнате зазвонил телефон. Мне потребовалось не более пары минут, чтобы объяснить склеротической бабушке, что она ошиблась номером, а я не поликлиника. Моей собаке Фимке потребовалось не более полутора минут, чтобы вытащить из сумки селёдку (которую она и так бы получила через две минуты) и жадно сожрать. А после закусить её кошельком со всей зарплатой, который лежал рядом и провонял.
Но это было лишь тихой прелюдией к катастрофе.
На следующий день наш в целом непритязательный нюх был вновь оскорблён волнами селёдочной вони.
- Живучая падла, - угрюмо сказал коллега Михалыч, поводя носом.
- Фигня, к завтрему выветрится, - оптимистично предположила я.
Однако оптимизм мой не оправдался. К вечеру вонь только усилилась.
К утру же следующего дня мы учуяли её ещё у входа в институт. Причём, нам отчего-то стало казаться, что в нашей комнате несёт ещё сильнее, чем в коридоре.
- Может, к нам сквозняк задувает?.. - задумчиво протянул техник Юрка, который, с нашей умудрённой жизнью точки зрения, ещё не дорос до отчества.
- А может, у нас где зараза завалялась? - предположила я.
Бегло обшарив комнату, мы убедились в обратном.
Однако назавтра все сомнения рассеялись. Боже, какая это была вонь! Гнусный, удушливый смрад при попутном ветре распространялся на три квартала. В комнату же было просто не войти.
Заткнувши носы и ругаясь неизящно и непотребно, мы стали прочёсывать помещение по квадратам. И с каждой секундой в нас крепло смутное, но от этого не менее ужасное подозрение: сейф! Здоровенный железный ублюдок, стоявший в углу без всякого применения со времён царя Гороха.
- Ключ! Где этот чёртов ключ?!
- Он на сейфе сверху всегда лежал.
- Нету!
- Может, завалился?
- На полу нету.
- Фонарь у кого-нибудь есть? Может, сзади?
- Нету там ничего, да и быть не может! Его та каналья, что селёдку в сейф засунула, наверняка и упёрла.
- Вот же сволочь!
- И чего теперь делать?
- Чего-чего? Вскрывать!
- Охренел?! Это же сейф! Мы чего, медвежатники, что ли?
- Но не нюхать же эту гнусь вечно!
- А давайте его на помойку выкинем.
- Весь, целиком?
- А нафига он нам такой нужен? Врагов травить?
- Не выйдет. Мы Женевскую конвенцию подписывали.
- Значит, выкидываем.
- Однозначно.
Вряд ли можно правдоподобно описать словами физиономии вохровца и вызванного им по поводу ЧП начальника Первого отдела, на глазах у которых десять дюжих мужиков, совершенно не скрываясь, прут по лестнице к проходной режимного предприятия сейф.
- Ах, не пропустите? - сказал отдуваясь невозмутимый Антоныч. - Ну, тогда пусть он пока тут у вас и постоит.
- То есть как у нас?!! - завизжал начальник Первого отдела. - Да вы у меня все на нарах сгниёте! Вы хоть знаете, что в этом сейфе?!
- Ещё как знаем! - ехидно сказали все хором.
Через 15 минут душераздирающего смрада начальник Первого отдела сдался:
- Ну унесите же куда-нибудь эту газовую камеру!
- А вдруг там документы секретные? - проявил бдительность более стойкий вохровец.
- Да откуда там секретные документы?! - халатно отмахнулся начальник Первого отдела. - Выносите!
Возможно, в этом сейфе и в самом деле были секретные документы - кто ж в него лазил-то. Может, там даже хранилась Самая Страшная Государственная Тайна. Но не нашлось бы на этом свете такого наймита чёрных сил империализма и израильской военщины, который бы дал за неё хоть дохлую муху.
Вернувшись с помойки, мы праздно маялись в курилке. В комнате отвратительно смердело.
- Интересно, когда эта пакость выветрится? - задумчиво вопрошал Михалыч.
- Когда рак на горе свистнет. Въедливая, паскуда, - пессимистически констатировала я.
- А мы ещё на Сулейманова жаловались... - печально вздохнул Михалыч.
- А где, кстати, Сулейманов? Я его со дня получки не видел, - заметил наблюдательный Юрка.
- Сулейманов!!! - взревели мы с Михалычем в один голос и с низкого старта метнулись в хоз. отдел.
Трясущимися от ярости когтями мы выдрали из рук ничего не понимающей секретарши список получивших чёртов заказ.
Первой в списке стояла фамилия Сулейманова.
- Витальевна, ты помнишь, чтобы Сулейманов когда-нибудь записывался на заказы? - медленно спросил Михалыч.
- Нет, Михалыч. Не помню. Он зарплату всегда пропивал, а харчился у нас на халяву, - спокойно отвечала я.
- И я не помню, - страшным шёпотом подтвердил Михалыч.
- Убью, - сказала я очень серьёзно.
- Не успеешь, - уверенно возразил Михалыч.
Мрачные и решительные, зашли мы в комнату - и остолбенели. За столом как ни в чём не бывало сидел трезвый, умытый, наглый Сулейманов.
- А чем это у вас так воняет? Что-то сдохло? - с неслыханным нахальством полюбопытствовал Сулейманов.
- У нас?! Ах ты падло! - заорали мы. - Ты ещё спрашиваешь!.. Ребята! Идите все сюда! Попался, супостат! Капут тебе, морда фашистская!
- Не моя это селёдка была, - равнодушно нудил Сулейманов, фальшиво зевая.
- Не отопрёшься, - сурово парировал Михалыч. - Ты заказ брал? Брал! Ты с того дня на работе был? Не был! Ты скотина? Скотина, каких поискать!
- Не моя это селёдка, - бормотал, как пономарь, вредоносный Сулейманов.
- А где ж ты шлялся эти три дня?! - возмутилась я.
- На больничном был, - нагло заявил Сулейманов.
- Угу, от хамства лечился, - съязвил Михалыч.
- А может, я от алкоголизма лечился, - выдал Сулейманов.
- Под забором портвейном? - поинтересовалась я.
- Ну, брехло! - не выдержал обычно спокойный Антоныч. - Ведь кроме тебя никто не мог такое свинство учинить!
- Какая же ты гнида, Сулейманов, - сказала я злобно. - Уж лучше честно признайся, а то...
- Ну и чё ты мне сделаешь? - смерив меня циничным взглядом спросил Сулейманов.
Перед взором моим промелькнули вмиг все сулеймановские пакости и подлянки.
Как Сулейманов украл заготовленный к празднику спирт, любовно настоянный на лимонной корочке.
Как Сулейманов заснул в коридоре, и директор института орал на меня: «Мне плевать, что вы заняты делом! Это ваш техник, а он у вас в коридоре пьяный валяется!»
Как Сулейманов ухитрился просрать на выборах, куда нас откомандировали дежурить от института, избирательную урну. Ну кому, скажите мне, кому на хрен нужна избирательная урна?!.
Из фрейдовских глубин младенческой памяти вдруг всплыл, как остов пиратского корабля, непонятный, расплывчатый образ первобытного детского страха.
- Я тебе, блядь, покажу, в три господа бога душу мать твою сучью!.. Я тебе устрою... это...
Несколько дурацких слогов, не наделённых для меня никаким словарным смыслом, а лишь зловещим отзвуком забытого ночного кошмара...
- ...как его...
...идиотские, смешные, будто имя того-кто-сидит-под-кроватью...
- ...режим Пол Пота и Йенг Сари!!!
И Сулейманов сломался. Понурив голову, он молча вышел из комнаты и пропал на неделю.
Вернувшись, был он тих и странен. Больше не валялся он в коридоре, не орал пьяных песен и не терял избирательных урн. Лишь угрюмо пил в подвале.
А две недели спустя из отпуска вернулась безмозглая лаборантка Света, исчезновения которой никто даже не заметил. Услышав историю о селёдке, Света пригорюнилась и повинилась, что селёдку в сейфе закрыла она. Думала, что так меньше вонять будет. А вечером замоталась с предотпускными хлопотами да и забыла про неё. Так и укатила наутро на юга вместе с ключом.
Сулейманов же всё это время честно посещал наркологический диспансер, потому что со дня той проклятой получки бесповоротно решил начать новую, трезвую жизнь.
С тех пор мы полюбили Сулейманова.
Мы подкармливали его самой вкусной жратвой; мы больше не обзывались на него гадом; мы даже взяли его на поруки.
И Сулейманов расцвёл. Осознав внезапно своё человеческое право, стал он ходить по институту прямо и гордо, как положено рабочему человеку, завязал пить бытовую химию и даже завёл себе сожительницу из социально близких.
Какая бы мерзость и дикость ни случалась в радиусе 200 метров от места его работы, гипотеза о причастности к ней Сулейманова подтверждалась молниеносно при самом жёстком уровне значимости.
Сулейманов был воплощённой язвой на теле общества. Всё в нём пребывало в гармонии: и мерзкая, фиолетовая от пьянства рожа; и бессмысленно-блудливый взгляд бледных рыбьих глаз; и драные тапки на кривых заплетающихся копытах; и корявые загребущие лапы, после которых ничто не выживало; и феноменальная, запредельная тупость; и абсолютная, удивительная в своём первозданном скотстве бессовестность.
Отчего начальство не увольняло Сулейманова, навсегда осталось для нас загадкой. Может, он был чьим-то непутёвым родственником. А может, мрачный дух голландского монаха Хиеронимуса, что изливал на холсты во тьме средневековья адские видения, вселился в руководящие умы, повелевая им бесконечно любоваться совершенством человеческого порока.
А между тем на дворе стояли неприветливые времена табачных бунтов и сиротливо сморщившегося на магазинных полках лаврового листа.
Для голодных студентов в те годы ценность любого предмета измерялась лишь степенью его съедобности. Но не таков был Сулейманов. Жратва не тревожила его сонного разума. Все стремленья его направлялись на добычу выпивки или её суррогатов.
Каждый день мы обнаруживали новые вещества, которые самоотверженный Сулейманов, подобно древнему алхимику, испытывал на своём поразительно стойком организме. Мы спотыкались о банки со склизким налётом, образовавшимся вследствие вымораживания в них Сулеймановым антистатика «Лана». Мы делали ставки на время смерти Сулейманова после поглощения им бурого экссудата, впитавшегося в кусок хлеба из намазанного на него гуталина. Густая вонь одеколона, аптечных настоек, клея БФ, жидкости для мытья окон «Нитхинол» и ещё какой-то немыслимой отравы, которая бы не прошла теста на гуманность даже в Освенциме, безошибочно указывала на местонахождение Сулейманова в любой момент времени.
Но в то жаркое июльское утро вонь сулеймановских реактивов вдруг померкла, уступив место могучему рыбному аромату.
- Что за фигня?.. - спрашивал у деда-вохровца на вахте каждый входящий.
- Селёдку привезли, - бубнил дед монотонно, словно отзыв на пароль.
- Какую ещё селёдку? - спрашивал деда каждый входящий.
- Заказы сегодня давать будут. Селёдка - в нагрузку, - бесстрастно отвечал сонный дед.
И каждый входящий, просветлевши в сладостном предвкушении, уходил, умиротворённый.
Возможно, молодое поколение не поймёт нас, старых зануд, в этой скромной житейской радости. Возможно, оно даже не представляет себе, чем был для нас этот толстый кулёк жратвы, приуроченный обычно ко дню аванса или получки и именуемый невыразительным словом «заказ».
Ах, эти маленькие аппетитные шпроты! Ах, эта дивная копчёная колбаса! Ах, этот сыр! Ах, эта ветчина! А если повезёт, если очень повезёт - даже - икра!
И горе-злосчастье в придачу.
В качестве нагрузки к заказу выступали обычно товары, которые спихнуть иными путями было невозможно: жухлый грузинский чай, брошюрки речей глав партии и правительства, червивые сухофрукты, плакаты «Пьянство разрушает семью» и прочие бессмысленные и бесполезные предметы.
На этот раз нагрузкой была селёдка.
Надо заметить, что селёдка эта была тухлой, вероятно, ещё до того, как её довезли до ближайшего порта. Стоит ли говорить о селёдкиных достоинствах по прибытии в наши палестины.
И всё бы было ничего - эка невидаль тухлая селёдка. Да только селёдка та была не простая, а проклятая в полночь на кладбище хвостом нетопыря, как критерий Колмогорова-Смирнова.
Чудеса начались в тот же день.
Бесхозяйственный Антоныч положил селёдку в общий холодильник, где она протекла и залила припрятанные к обеду пирожки с капустой.
Несколько идиотов не сговариваясь выкинули свою селёдку в урну, загоравшую на палящем солнце прямо под окнами бухгалтерии. Был безобразный скандал.
Не успела я дойти до дома и поставить сумку с заказом на тумбочку в коридоре, как в комнате зазвонил телефон. Мне потребовалось не более пары минут, чтобы объяснить склеротической бабушке, что она ошиблась номером, а я не поликлиника. Моей собаке Фимке потребовалось не более полутора минут, чтобы вытащить из сумки селёдку (которую она и так бы получила через две минуты) и жадно сожрать. А после закусить её кошельком со всей зарплатой, который лежал рядом и провонял.
Но это было лишь тихой прелюдией к катастрофе.
На следующий день наш в целом непритязательный нюх был вновь оскорблён волнами селёдочной вони.
- Живучая падла, - угрюмо сказал коллега Михалыч, поводя носом.
- Фигня, к завтрему выветрится, - оптимистично предположила я.
Однако оптимизм мой не оправдался. К вечеру вонь только усилилась.
К утру же следующего дня мы учуяли её ещё у входа в институт. Причём, нам отчего-то стало казаться, что в нашей комнате несёт ещё сильнее, чем в коридоре.
- Может, к нам сквозняк задувает?.. - задумчиво протянул техник Юрка, который, с нашей умудрённой жизнью точки зрения, ещё не дорос до отчества.
- А может, у нас где зараза завалялась? - предположила я.
Бегло обшарив комнату, мы убедились в обратном.
Однако назавтра все сомнения рассеялись. Боже, какая это была вонь! Гнусный, удушливый смрад при попутном ветре распространялся на три квартала. В комнату же было просто не войти.
Заткнувши носы и ругаясь неизящно и непотребно, мы стали прочёсывать помещение по квадратам. И с каждой секундой в нас крепло смутное, но от этого не менее ужасное подозрение: сейф! Здоровенный железный ублюдок, стоявший в углу без всякого применения со времён царя Гороха.
- Ключ! Где этот чёртов ключ?!
- Он на сейфе сверху всегда лежал.
- Нету!
- Может, завалился?
- На полу нету.
- Фонарь у кого-нибудь есть? Может, сзади?
- Нету там ничего, да и быть не может! Его та каналья, что селёдку в сейф засунула, наверняка и упёрла.
- Вот же сволочь!
- И чего теперь делать?
- Чего-чего? Вскрывать!
- Охренел?! Это же сейф! Мы чего, медвежатники, что ли?
- Но не нюхать же эту гнусь вечно!
- А давайте его на помойку выкинем.
- Весь, целиком?
- А нафига он нам такой нужен? Врагов травить?
- Не выйдет. Мы Женевскую конвенцию подписывали.
- Значит, выкидываем.
- Однозначно.
Вряд ли можно правдоподобно описать словами физиономии вохровца и вызванного им по поводу ЧП начальника Первого отдела, на глазах у которых десять дюжих мужиков, совершенно не скрываясь, прут по лестнице к проходной режимного предприятия сейф.
- Ах, не пропустите? - сказал отдуваясь невозмутимый Антоныч. - Ну, тогда пусть он пока тут у вас и постоит.
- То есть как у нас?!! - завизжал начальник Первого отдела. - Да вы у меня все на нарах сгниёте! Вы хоть знаете, что в этом сейфе?!
- Ещё как знаем! - ехидно сказали все хором.
Через 15 минут душераздирающего смрада начальник Первого отдела сдался:
- Ну унесите же куда-нибудь эту газовую камеру!
- А вдруг там документы секретные? - проявил бдительность более стойкий вохровец.
- Да откуда там секретные документы?! - халатно отмахнулся начальник Первого отдела. - Выносите!
Возможно, в этом сейфе и в самом деле были секретные документы - кто ж в него лазил-то. Может, там даже хранилась Самая Страшная Государственная Тайна. Но не нашлось бы на этом свете такого наймита чёрных сил империализма и израильской военщины, который бы дал за неё хоть дохлую муху.
Вернувшись с помойки, мы праздно маялись в курилке. В комнате отвратительно смердело.
- Интересно, когда эта пакость выветрится? - задумчиво вопрошал Михалыч.
- Когда рак на горе свистнет. Въедливая, паскуда, - пессимистически констатировала я.
- А мы ещё на Сулейманова жаловались... - печально вздохнул Михалыч.
- А где, кстати, Сулейманов? Я его со дня получки не видел, - заметил наблюдательный Юрка.
- Сулейманов!!! - взревели мы с Михалычем в один голос и с низкого старта метнулись в хоз. отдел.
Трясущимися от ярости когтями мы выдрали из рук ничего не понимающей секретарши список получивших чёртов заказ.
Первой в списке стояла фамилия Сулейманова.
- Витальевна, ты помнишь, чтобы Сулейманов когда-нибудь записывался на заказы? - медленно спросил Михалыч.
- Нет, Михалыч. Не помню. Он зарплату всегда пропивал, а харчился у нас на халяву, - спокойно отвечала я.
- И я не помню, - страшным шёпотом подтвердил Михалыч.
- Убью, - сказала я очень серьёзно.
- Не успеешь, - уверенно возразил Михалыч.
Мрачные и решительные, зашли мы в комнату - и остолбенели. За столом как ни в чём не бывало сидел трезвый, умытый, наглый Сулейманов.
- А чем это у вас так воняет? Что-то сдохло? - с неслыханным нахальством полюбопытствовал Сулейманов.
- У нас?! Ах ты падло! - заорали мы. - Ты ещё спрашиваешь!.. Ребята! Идите все сюда! Попался, супостат! Капут тебе, морда фашистская!
- Не моя это селёдка была, - равнодушно нудил Сулейманов, фальшиво зевая.
- Не отопрёшься, - сурово парировал Михалыч. - Ты заказ брал? Брал! Ты с того дня на работе был? Не был! Ты скотина? Скотина, каких поискать!
- Не моя это селёдка, - бормотал, как пономарь, вредоносный Сулейманов.
- А где ж ты шлялся эти три дня?! - возмутилась я.
- На больничном был, - нагло заявил Сулейманов.
- Угу, от хамства лечился, - съязвил Михалыч.
- А может, я от алкоголизма лечился, - выдал Сулейманов.
- Под забором портвейном? - поинтересовалась я.
- Ну, брехло! - не выдержал обычно спокойный Антоныч. - Ведь кроме тебя никто не мог такое свинство учинить!
- Какая же ты гнида, Сулейманов, - сказала я злобно. - Уж лучше честно признайся, а то...
- Ну и чё ты мне сделаешь? - смерив меня циничным взглядом спросил Сулейманов.
Перед взором моим промелькнули вмиг все сулеймановские пакости и подлянки.
Как Сулейманов украл заготовленный к празднику спирт, любовно настоянный на лимонной корочке.
Как Сулейманов заснул в коридоре, и директор института орал на меня: «Мне плевать, что вы заняты делом! Это ваш техник, а он у вас в коридоре пьяный валяется!»
Как Сулейманов ухитрился просрать на выборах, куда нас откомандировали дежурить от института, избирательную урну. Ну кому, скажите мне, кому на хрен нужна избирательная урна?!.
Из фрейдовских глубин младенческой памяти вдруг всплыл, как остов пиратского корабля, непонятный, расплывчатый образ первобытного детского страха.
- Я тебе, блядь, покажу, в три господа бога душу мать твою сучью!.. Я тебе устрою... это...
Несколько дурацких слогов, не наделённых для меня никаким словарным смыслом, а лишь зловещим отзвуком забытого ночного кошмара...
- ...как его...
...идиотские, смешные, будто имя того-кто-сидит-под-кроватью...
- ...режим Пол Пота и Йенг Сари!!!
И Сулейманов сломался. Понурив голову, он молча вышел из комнаты и пропал на неделю.
Вернувшись, был он тих и странен. Больше не валялся он в коридоре, не орал пьяных песен и не терял избирательных урн. Лишь угрюмо пил в подвале.
А две недели спустя из отпуска вернулась безмозглая лаборантка Света, исчезновения которой никто даже не заметил. Услышав историю о селёдке, Света пригорюнилась и повинилась, что селёдку в сейфе закрыла она. Думала, что так меньше вонять будет. А вечером замоталась с предотпускными хлопотами да и забыла про неё. Так и укатила наутро на юга вместе с ключом.
Сулейманов же всё это время честно посещал наркологический диспансер, потому что со дня той проклятой получки бесповоротно решил начать новую, трезвую жизнь.
С тех пор мы полюбили Сулейманова.
Мы подкармливали его самой вкусной жратвой; мы больше не обзывались на него гадом; мы даже взяли его на поруки.
И Сулейманов расцвёл. Осознав внезапно своё человеческое право, стал он ходить по институту прямо и гордо, как положено рабочему человеку, завязал пить бытовую химию и даже завёл себе сожительницу из социально близких.
![[identity profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/openid.png){kind=small}
no subject
Date: 2005-03-27 11:21 am (UTC)а про Йенг Сари я, честно говоря, сама не знаю. помню, что это говорилось в программе "время" по телевизору одной фразой: "режим Пол Пота и Йенг Сари".
я раньше даже не знала, что это такое. просто я в детстве часто засыпала, когда батя смотрел телевизор. программа "время" начиналась в 21-00, как раз когда детей положено спать укладывать. вот и приснилась, поди, муть какая-то с этим Пол Потом :)